Когда соборы были белыми. Путешествие в край нерешительных людей - Ле Корбюзье
Гранитная скала Манхэттена длиной более шестнадцати километров и шириной четыре возвышается между рекой Гудзон и проливом Ист-Ривер. В длину его прорезали девятью параллельными авеню; поперек – почти двумя сотнями улиц, параллельных между собой и перпендикулярных авеню. Центральная авеню, Пятая, – будто хребет этой гигантской рыбины. С одной стороны «вест», с другой – «ист». Первая улица начинается на юге, со стороны океана; последняя расположена на севере, в континентальной части. Теперь всё разлиновано, отрегулировано. Например, вам нужно по адресу 135 Ист Сорок вторая улица? Всё определено с евклидовой точностью. Сорок вторая улица? Вы в своем отеле, на Пятьдесят пятой улице; доходите до Пятой авеню, поднимаетесь на тринадцать улиц. Ист? Сворачиваете влево. 135? Идете до дома номер 135. Таким образом, вам мгновенно становится понятно, идете ли вы пешком, берете такси, вскакиваете в автобус или едете в метро. Говорю же вам, это огромная и благотворная свобода для рассудка.
Кое-кто может счесть, что я слишком задерживаюсь на одной анатомической детали города и придаю ей чересчур большое значение. В данном случае, это не анатомическая деталь, а важная и замечательная биологическая структура города. Вопрос основополагающего принципа. Хотите доказательство наших заблуждений? Эта сетка улиц, этот план «по-американски» и есть повод для преследований со стороны академиков и романтиков. Мы тщеславно радуемся тому, что изначально погрязли в беспорядке. Мы выдаем его за достоинство; мы утверждаем, что это жизнь: богатая, утонченная, приятная и всё такое! Однако уже римляне строили свои города «по-американски»; а еще до них – греки. И египтяне тоже. И французы – в те времена, когда соборы были белыми, когда зарождались города – особенно средневековые, на юге. Они тогда тоже строили «по-американски». Так, одним росчерком пера, Святой Людовик «по-американски» заложил Эг-Морт.
Когда конкистадоры на своих каравеллах отправлялись в Новый Свет, они везли с собой геометров с заранее начертанными планами будущих городов. Расчерченную «по-американски» cuadra, испанский квартал в сто десять квадратных километров, вы видите из иллюминатора самолета повсюду, от Буэнос-Айреса и выше, в Монтевидео, в парагвайском Асунсьоне, в бескрайней пампе – и в саванне Северной Америки.
Выходит, сквозь тысячелетия американцы были создателями цивилизаций? К такому неожиданному заключению подводите нас вы, эдилы нового времени, заблудившиеся в романтических дебрях городов-садов! Это безумие посеял один человек. Умный и восприимчивый житель Вены, который попросту неверно поставил задачу, Камилло Зитте [33]. Он отправился на разведку в Италию, в средневековые города, в стратегических целях построенные на холмах и окруженные тесными крепостными стенами. И мгновенно подпал под обаяние искусства, столь точно подгонявшего дом к дому, а дворец – к церкви, камень к камню, и так в каждом городе. Был очарован живыми и изысканными формами, отменным зрелищем. С одной стороны столь утонченные вещи, а с другой – огромная грубость второй половины девятнадцатого века, посвятившего себя обширному строительству железных дорог, породившему гигантские угрюмые, мрачные и бездушные пространства современных больших городов: Вены, Берлина, Мюнхена, Будапешта и так далее. Он построил свои рассуждения на градостроительных ужасах 1870 года и заявил: сумятица прекрасна, а прямолинейность омерзительна. В крошечном масштабе малюсеньких итальянских поселений – Орвието, Сиены, Перуджи и так далее – уцепившиеся за склоны холмов и мелких возвышенностей размером с носовой платок крепостные стены соответственно изгибали улицы, чтобы позволить уместиться на них – плотно, словно чешуйки на сосновой шишке, – как можно большему числу домов. Из этого Зитте сделал вывод, что прекрасное должно быть изогнуто, и большие города следует искривить. Мода была введена: Берлин, Вена, Мюнхен, urbi et orbi, всё искривилось, запуталось в клубок, будто только что побывавший в когтях котенка. Лондонские города-сады, idem и так далее. Столица Марокко была построена по принципу «прямая – злейший враг!» Однажды главный архитектор Парижа, господин Луи Боннье, любитель соборов и прекрасного, внезапно набросился на молодого архитектора во время рассмотрения его градостроительного проекта, касающегося Сан-Рафаэля: «Это еще что за совершенно прямое пушечное дуло длиной двести метров? Мы не позволим вам это сделать!»
Десять больших авеню Нью-Йорка имеют почти пятнадцать километров в длину. Таково состояние умов в одну и ту же эпоху: кто в лес, кто по дрова!
Пятнадцать километров в длину? Возможно ли это? Допустимо ли? Ставшие уже давно академическими традиции требуют, чтобы всякий прямой проспект достаточно скоро завершался апофеозом, чем-то высоким: здание Оперы в конце одноименного проспекта, церковь Сент-Огюстен в конце бульвара Мальзерб. Правило, установленное во имя подлинной красоты. Кстати, тут следует заявить об искажении изначально гармоничных явлений: площадь Согласия, выдающаяся композиция: дворец Габриэля [34], ось Королевской улицы, церковь Мадлен в ста пятидесяти метрах. Напротив – Пале Бурбон. «Классическая» композиция на уловимой оси; размеры в масштабе человека. Вид правильный, пластичный. Королевская композиция. Это место чести – вроде главного вестибюля. Это не улица, и уж тем более, не магистраль. Не следует путать! Время кареты и пешехода.
Город – это биология. Про человека совершенно правильно говорят, что он «пищеварительный тракт: вход-выход». На входе или выходе нет ни церкви, ни дворца. Проход свободный! Основное условие здоровья города: чтобы проход, орошение и питание из конца в конец были свободными! Не будем прививать к этой необходимости биологического порядка явления из области искусства. Всему свое время.
Нью-Йорк живет за счет своего отчетливого деления на квадраты. Миллионы людей действуют в нем просто и удобно. Свобода рассудка. Иностранец способен с первого часа сориентироваться здесь и быть уверенным в своих перемещениях.
Мы увидим, что по всей длине гигантских авеню нашему взору открываются прекрасные перспективы. Что они могут быть совсем иными.
И вот что еще мы увидим: что гордый и мощный план Манхэттена, составленный в период колонизации, образец мудрости и величия видения, сегодня неожиданно приходит к концу, потому что появился автомобиль.
И что, если город не хочет прийти в упадок, требуются средства, столь же сильные, как этот первый план.
Жизнь никогда не останавливается. Муки человечества будут вечными, если только не считать вечной радостью его обязанность созидать, действовать и изменять, живя изо дня в день интенсивной жизнью.
